Том продолжал рассеянно
жевать слова. Было совершенно очевидно: он говорил только для
того, чтобы помешать себе думать. Теперь от него несло мочой,
как от старого простатика. Но вообще-то я был с ним вполне
согласен, все, что он сказал, наверняка мог бы сказать и я:
умирать противоестественно. С той минуты, как я понял, что мне
предстоит умереть, все вокруг стало мне казаться
противоестественным: и гора угольной крошки, и скамья, и
паскудная рожа Педро. Тем не менее я не хотел об этом думать,
хотя прекрасно понимал, что всю эту ночь мы будем думать об
одном и том же, вместе дрожать и вместе истекать потом. Я
искоса взглянул на него, и впервые он показался мне странным:
лицо его было отмечено смертью. Гордость моя была уязвлена:
двадцать четыре часа я провел рядом с Томом, я его слушал, я с
ним говорил и все это время был уверен, что мы с ним совершенно
разные люди. А теперь мы стали похожи друг на друга, как
близнецы, и только потому, что нам предстояло вместе подохнуть.
(Жан Поль Сартр)