Простишь ли мне ревнивые мечты, Моей любви безумное волненье? Ты мне верна: зачем же любишь ты Всегда пугать мое воображенье? Окружена поклонников толпой, Зачем для всех казаться хочешь милой, И всех дарит надеждою пустой Твой чудный взор, то нежный, то унылый? далее...Мной овладев, мне разум омрачив, Уверена в любви моей несчастной, Не видишь ты, когда, в толпе их страстной, Беседы чужд, один и молчалив, Терзаюсь я досадой одинокой; Ни слова мне, ни взгляда... друг жестокий! Хочу ль бежать,- с боязнью и мольбой Твои глаза не следуют за мной. Заводит ли красавица другая Двусмысленный со мною разговор,- Спокойна ты; веселый твой укор Меня мертвит, любви не выражая. Скажи еще: соперник вечный мой, Наедине застав меня с тобой, Зачем тебя приветствует лукаво?.. Что ж он тебе? Скажи, какое право Имеет он бледнеть и ревновать?.. В нескромный час меж вечера и света, Без матери, одна, полуодета, Зачем его должна ты принимать?.. Но я любим... Наедине со мною Ты так нежна! Лобзания твои Так пламенны! Слова твоей любви Так искренно полны твоей душою! Тебе смешны мучения мои; Но я любим, тебя я понимаю. Мой милый друг, не мучь меня, молю: Не знаешь ты, как сильно я люблю, Не знаешь ты, как тяжко я страдаю.
Знаете, есть люди, которые с удовольствием едят устриц. Про людей этих говорят, что они устриц любят. И правильно. В понятие «любить» всегда привключается понятие «сожрать».
Когда захочешь, охладев ко мне, Предать меня насмешке и презренью, Я на твоей останусь стороне И честь твою не опорочу тенью. Отлично зная каждый свой порок, Я рассказать могу такую повесть, Что навсегда сниму с тебя упрек, Запятнанную оправдаю совесть. И буду благодарен я судьбе: Пускай в борьбе терплю я неудачу, Но честь победы приношу тебе И дважды обретаю все, что трачу.
Готов я жертвой быть неправоты, Чтоб только правой оказалась ты.
Давайте рассмотрим кусочек сыра. Мы говорим, что он обладает определенными качествами: формой, структурой, цветом, твердостью, весом, вкусом, запахом, консистенцией и т.д., но исследование показывает, что все это иллюзорно. Где эти качества? Не в сыре, ибо различные наблюдатели дают различные сведения. Не в нас самих, ибо мы не воспринимаем их при отсутствии сыра. Все "материальные вещи", все впечатления есть фантомы. В действительности сыр не представляет собой ничего, кроме серии электрических разрядов. Даже наиболее фундаментальное из всех качеств - масса, не существует. Подобное является истиной для нашего мозга, который частично ответственен за восприятие. Что же тогда эти свойства, в которых мы так уверены? Они не могут существовать без нашего ума, они не могут существовать без сыра.
Стырено из "Аокумо - Голубой паук. 50 японских историй о чудесах и приведениях" Я даже знаю, кому это точно понравится
Привидение с красной фасолью
Давным-давно в одной деревне в старом храме стало появляться привидение. В полночь, когда вокруг не было видно ни зги, раздавалась песня:
Потолчем красную фасоль, раз-два.
Поедим человечинку, раз-два.
Вслед за песней всегда раздавались странные звуки, будто кто-то и вправду толчет фасоль.
Как-то раз молодые крестьяне решили избавиться от привидения, которое толкло красную фасоль, и направились к старому храму.
Поднявшись в главное здание храма, крестьяне затаились и стали дожидаться полуночи. Стемнело, густые сумерки окутали все вокруг. Подул теплый ветер.
— Ну вот, скоро появится, — зашептали крестьяне и затаили дыхание, почувствовав, как приближается нечто зловещее. В этот момент где-то далеко прозвенел колокол, возвещавший о наступлении полночи.
Потолчем красную фасоль, раз-два.
Поедим человечинку, раз-два.
Несмотря на то, что крестьяне договорились захватить привидение врасплох, неожиданно выскочив и закричав: «Привидение с красной фасолью, выходи», — теперь никто не смог ни пошевелиться, ни слова промолвить.
Вдруг раздался оглушительный удар, и что-то упало сверху. Крестьяне вскочили и хотели бежать прочь, но, опомнившись от страха, решили посмотреть, что это было. Подойдя поближе, крестьяне почувствовали ароматный запах. Оказывается, упал бочонок, набитый сладкими фасолевыми лепешками. Вот это угощение! Как вкусно!
Молодые крестьяне стали уплетать лепешки и съели все до последней. С таким щедрым привидением каждый день можно встречаться!
Следующей ночью крестьяне опять пришли в старый храм и спрятались там, надеясь снова полакомиться лепешками. Однако ни этой ночью, ни следующей привидение не появилось.
Крестьяне пришли к храму и на третью ночь, но ни теплого ветра, ни звуков песни не было. Крестьяне не на шутку расстроились.
— Как же наши сладкие лепешки?
— Неужели привидение больше не появится? — стали они громко переговариваться между собой.
И вдруг откуда ни возьмись, раздались какие-то необычные звуки «тон-тон, тон-тон, тон-тон».
— Это еще что? — зашумели крестьяне, — если сегодня не появилось привидение, которое толчет фасоль, может быть, появится хотя бы привидение, которое раскатывает тесто и лепит лепешки?
И тут, как и в прошлый раз, раздался оглушительный удар, и опять что-то упало на пол.
— Неужели сладкие лепешки? — обрадовались крестьяне и подбежали поближе.
Однако это оказались моченые баклажаны и чайник с чаем.
Что за волшебство! Крестьяне, обнаружив совсем не то, что ожидали, были поражены.
И тут откуда-то сверху раздался голос:
— Не могу же я каждый день готовить вам лепешки! Угощайтесь сегодня мочеными баклажанами и чаем.
Старец упрекал молодого монаха: — В твоём возрасте я работал по десять часов в день, а ещё десять проводил в молитве. Молодой монах отвечал: — Я восхищаюсь твоим юношеским рвением, отче, но ещё больше меня восхищает твоя зрелость, благодаря которой ты оставил эти крайности.
способная послужить утешением тем, которые... как я.
Ученик сказал учителю: — Я истратил большую часть дня, думая о вещах, о которых я не должен думать, желая вещи, которые я не должен желать и строя планы, которые я не должен строить. Учитель пригласил ученика на прогулку через лес за его домом. По дороге он указал на растение и спросил ученика, знает ли он его название. — Белладонна, — ответил ученик. — Она может убить каждого, кто съест её листы. — Но она не может убить того, кто просто наблюдает за ней, — сказал учитель. — Подобно этому, отрицательные желания не могут вызвать никакого зла, если ты не позволишь им соблазнить тебя.
Смотрю на море жадными очами, К земле прикованный, на берегу… Стою над пропастью — над небесами, И улететь к лазури не могу.
Не ведаю, восстать иль покориться, Нет смелости ни умереть, ни жить… Мне близок Бог — но не могу молиться, Хочу любви — и не могу любить. читать дальшечитать дальше Я к солнцу, к солнцу руки простираю. Я вижу полог бледных облаков… Мне кажется, что истину я знаю — И только для нее не знаю слов.
Нелюбовь
Как ветер мокрый, ты бьешься в ставни, Как ветер черный, поешь: ты мой! Я древний хаос, я друг твой давний, Твой друг единый,- открой, открой!
Держу я ставни, открыть не смею, Держусь за ставни и страх таю. Храню, лелею, храню, жалею Мой луч последний - любовь мою.
Смеется хаос, зовет безокий: Умрешь в оковах,- порви, порви! Ты знаешь счастье, ты одинокий, В свободе счастье - и в Нелюбви.
Охладевая, творю молитву, Любви молитву едва творю... Слабеют руки, кончаю битву, Слабеют руки... Я отворю!
Отрада
Мой друг, меня сомненья не тревожат. Я смерти близость чувствовал давно. В могиле, там, куда меня положат, Я знаю, сыро, душно и темно.
Но не в земле - я буду здесь, с тобою, В дыханьи ветра, в солнечных лучах, Я буду в море бледною волною И облачною тенью в небесах.
И будет мне чужда земная сладость И даже сердцу милая печаль, Как чужды звездам счастие и радость... Но мне сознанья моего не жаль,
Покоя жду... Душа моя устала... Зовет к себе меня природа-мать... И так легко, и тяжесть жизни спала... О, милый друг, отрадно умирать!
Соблазн
П. П. Перцову
Великие мне были искушенья. Я головы пред ними не склонил. Но есть соблазн... соблазн уединенья... Его доныне я не победил.
Зовет меня лампада в тесной келье, Многообразие последней тишины, Блаженного молчания веселье - И нежное вниманье сатаны.
Он служит: то светильник зажигает, То рясу мне поправит на груди, То спавшие мне четки подымает И шепчет: "С Нами будь, не уходи!
читать дальшеУжель ты одиночества не любишь? Уединение - великий храм. С людьми... их не спасешь, себя погубишь, А здесь, один, ты равен будешь Нам.
Ты будешь и не слышать, и не видеть, С тобою - только Мы, да тишина. Ведь тот, кто любит, должен ненавидеть, А ненависть от Нас запрещена.
Давно тебе моя любезна нежность... Мы вместе, вместе... и всегда одни; Как сладостна спасенья безмятежность! Как радостны лампадные огни!"
О, мука! О, любовь! О, искушенья! Я головы пред вами не склонил. Но есть соблазн,- соблазн уединенья, Его никто еще не победил.
Епископ вздохнул и на мгновение закрыл свои красивые глаза. Несчастные женщины! Как явно тщится каждая из них в своем одиночестве, в своей непривлекательности обогреться у огня совместной ненависти... Вот они, сомкнув ряды, готовые броситься в схватку, теснятся друг к другу, греясь у адского пламени, которое им удалось в себе разжечь, и слова с шипением вылетают из их уст. Но откуда эта анафема обособленности? Должно быть, для женщин, которые не нашли тепла в семье, в супружестве, для женщин, обреченных на одиночество, непереносимо оскорбительно поведение того, кто сознательно предпочитает одиночество.
***
С вершины этого пика (от всего выпитого виски вершину покачивало слегка, как от ветра) он, подобно монарху, обозревал свои владения и видел сердца всех тех, расположения кого он всю жизнь добивался. Но за последнее время в душе его, казалось, совершалась исподволь какая-то перемена, и теперь он вдруг понял, что их сердца ему больше не нужны.
***
читать дальше С детства в душе Огастина укоренилось глубокое отвращение к отдаче всякого рода приказов. Любые взаимоотношения, основанные на подчинении одного человеческого существа другому, всегда претили ему. Но сейчас Джереми, совершив неожиданный вольт, атаковал его именно в этом направлении: наиболее опасное предвестие и даже, если на то пошло, первопричина кровавых революций не тот, кто отказывается подчиниться приказу (сказал Джереми), а тот, кто отказывается отдавать приказ.
***
"Это гончие, которые могут взять след, но не умеют по нему идти, - сказал он как-то раз. - Это пустомели, не знающие удержу в своей болтовне..."
***
- А для истории, в ее семимильных сапогах, всего один шаг, - сказал Джереми. - Одно глиссе, в сущности... Гегель! Бр-р-р! Затем Фихте! Трейчке! Савиньи! Уф! Огастин не спросил его, зачем он тратит время на чтение всех этих давно забытых немецких метафизиков, понимая, что, возможно, он этого и не делает. В молчании они снова наполнили бокалы.
***
В Оксфорде (этой обители юных душ, горящих чистым белым пламенем) все были согласны с тем, что только примитивный ум может стремиться к власти или даже принять ее, если она будет ему навязана. Под "задатками вождя", сказал однажды Дуглас Мосс, всегда скрывается Untermensch [недочеловек (нем.)]. "Честолюбие - главный недуг убогого ума". Ну и так далее.
***
Они нашли Мэри в гостиной: она поджидала их, чтобы напоить остывшим кофе, а пока что перелистывала "Знаменитых викторианцев" Литтона Стрейчи. - Но единственными по-настоящему знаменитыми викторианцами были только Маркс, Фрейд и Эйнштейн! - сказал Джереми. - Люди, о существовании которых бедняжка Литтон, вероятнее всего, даже и не слышал. И самым великим из них, как мне сдается, был Фрейд. - Мне кажется, с времен Конфуция, Будды и Пифагора больше не было трех великих людей, которые бы жили одновременно, - заметила Мэри, явно увлекаясь разговором. - Очень уместная параллель, - сказал Джереми. - Общественный деятель, духовная личность и математик...
***
"Бог", как и "грех", перестали быть проблемами, потому что Фрейд аналитически объяснил возникновение этих понятий в историческом аспекте - он показал, что они не более как проявление примитивной психологической ущербности, от которой человечество в процессе своего роста сумело избавиться, после того как ей было дано объяснение. - Совесть - это операбельная злокачественная опухоль...
***
В век неограниченного прогресса и свершений, который уже забрезжил впереди, самые эти слова "бог" и "вина" должны отмереть и рано или поздно исчезнуть из языка. Люди по-прежнему будут от природы тяготеть к тому, что принято называть "добром", но само понятие это, лишившись своего словесного обозначения, будет утрачено.
***
Ведь ребятишки болтают что попало! Конечно, дети должны говорить совершенно свободно о таких вещах, как секс, экскременты и прочее тому подобное, но все же существуют такие слова и понятия, как "бог" или "Христос", от которых нежные детские уши Полли следует оградить, до тех пор, во всяком случае, пока она не станет достаточно взрослой, чтобы по собственному свободному выбору отвергнуть их или принять.
***
Что-то тревожило ее - что-то сказанное кем-то в этот вечер по поводу религии, "которая уже остается за пределами веры или безверия". Все-таки, вероятно, это не совсем так? "За пределами спора", видимо, следовало бы сказать. В наше время мы уже научились разграничивать понятия, поддающиеся проверке, и те, что по самой природе своей недоказуемы и потому не могут являться предметом спора, так что теперь нам даже следовало бы иметь два слова для понятия "вера" и два для понятия "истина", поскольку мы не всегда подразумеваем одно и то же под каждым из этих слов. В конце концов, даже Фома Аквинский говорил о вере как о волевом акте, что целиком отличает ее от поддающейся проверке истины... а только эта последняя и может, разумеется, считаться подлинной, поспешила заверить себя Мэри.
***
Огастин проснулся в шесть утра, разбуженный галками, заспорившими о чем-то в широком каминном дымоходе. Он лежал, прислушиваясь к их болтовне. Он любил птиц, и ему хотелось угадать, о чем это они расшумелись. Общеизвестно, что галки - весьма общительные птицы, а сейчас у них происходило нечто вроде заседания суда, и было похоже, что кто-то подвергнется общественному заклеванию... "Подвергнется общественному заклеванию... - подумал Огастин. - И это все, к чему, по-видимому, сводится на деле всякое социальное объединение. Давно бы, кажется, пора нам, людям, перестать вести себя, как птицы!"
***
Но по мере того, как выветривался хмель, в мозгу его начала беспорядочно твориться работа - с перебоями, как в плохо отрегулированном двигателе, и из этого неуправляемого хаоса стали возникать строчки стихотворения: Не раз я проникал в речную гладь Девичьих душ, пытаясь разгадать Их мысли в чистом хрустале улыбки, Всплывавшие из глуби глаз, как рыбки...
***
Во время завтрака внимание Огастина невольно было привлечено тем, как странно - словно усики или щупальца насекомого - растопыриваются у Мици пальцы, когда она протягивает руку, чтобы взять какой-нибудь небольшой предмет - чайную ложку, например, или булочку с блюда. Иногда она сначала касалась этого предмета только мизинцем и лишь потом - остальными пальцами. Но хотя Огастину исполнилось уже двадцать три года, он в каком-то отношении был еще ребенком, ибо, как это бывает в детстве, некоторые вещи представлялись ему слишком ужасными, чтобы существовать на самом деле. Вот почему и эта жестокая истина так медленно и с таким трудом проникала в его юношеское, еще не омраченное сознание... а истина эта заключалась в том, что, хотя Мици едва исполнилось семнадцать лет, ее большие серые глаза почти полностью лишены были зрения.
***
Выбравшись из кресла, в которое его усадили, Огастин подошел к доктору Рейнхольду и без особых околичностей принялся рассказывать ему о мальчике из одной с ним приготовительной школы, который не просто воображал себя богом - он это знал. У него не возникало ни малейших сомнений на этот счет. Но будучи Всемогущим Богом (при этом он был тщедушный, робкий, вечно весь измазанный чернилами), он почему-то не любил признаваться в этом публично, даже когда кто-нибудь большой и важный, имевший право без всяких экивоков получить ответ хоть от самого господа бога (к примеру сказать, староста или капитан крикетной команды), приступал к нему с вопросом: "Лейтон Майнор! В последний раз спрашиваю вас: Бог вы или не Бог?" Он стоял, переминался с ноги на ногу, краснел, но нипочем не хотел сказать ни "да", ни "нет"... - Может быть, он стыдился своей божественности? Принимая во внимание то состояние, до которого при его попустительстве дошла вселенная?.. - Нет, не думаю, н-н-нет, скорее, он считал, что если вы сами не способны увидеть того, что так явно бросается в глаза, то не дело бога поднимать вокруг этого шумиху и вроде как бы заниматься саморекламой. Доктор Рейнхольд был восхищен: - Ну конечно же! Бог, воплотившийся в английского мальчика, никоим образом не мог вести себя иначе! Собственно, все вы так себя ведете. - И он кротчайшим голосом неожиданно задал Огастину вопрос: - Господин англичанин, ответьте мне, пожалуйста, поскольку это очень меня интересует: вы Бог?
***
Мици была молода, и ум ее был бесхитростен и прост, ее вера бескомпромиссна, сила ее живого воображения велика. Ее душевные муки достигли теперь того накала, которого слабые человеческие нервы выдержать уже не в силах, той грани, за которой совершается наконец неизбежный прыжок из окна шестого этажа объятого пламенем дома.